Хлопотливая нация (сборник рассказов) - Страница 89

К оглавлению

– Ни того, ни другого. Ей-богу, не лезет.

– Ни-ни. И думать не смейте отказываться. А семга! Да ведь вы, разбойник, семги и не попробовали?

– Ей-богу, ел.

– Нет, нет, лукавите! Позвольте, я вам положу два кусочка…

– О Боже! Я лопну прямо… Надеюсь, больше ничего не будет?

– Уха еще и рябчики!

– Уморить вы нас хотите, дорогой хозяин!

* * *

Уход:

– До свиданья, Петр Иваныч! Спасибо, что зашли.

– Теперь вы к нам, Семен Мироныч…

– Да уж и не знаю, выберемся ли?

– Ну, вот новости! Послезавтра же и приезжайте! Жену привозите, деток, свояченицу и братца Николая Мироныча.

– Осторожнее, тут темно… Я вам посвечу…

– О, не беспокойтесь!

II

теперь – собачьи времена

Приглашение:

– Петр Иваныч, а я завтра думаю пожаловать к вам на блины…

– Ах, это нам будет такое беспокойство.

– Ну какое там беспокойство – накормите блинами, и конец. Блинков поедим у вас с икоркой, выпьем.

– С чем, с чем?..

– А? С икоркой, говорю.

– Вам еще каменный дом в придачу не потребуется ли? Хм! С икоркой! А вы знаете, что икорка теперь 12 рублей фунт?

– Что вы говорите! Как дешево! А я думал – 14.

– Мало что вы думали… Для кого дешево, а для кого и не дешево…

– Так мы все-таки придем.

– Собственно, зачем?

– Да вот… блинков у вас поедим, выпьем.

– Это чего ж такого вы выпить собираетесь?!

– Да что у вас найдется. Не побрезгуем вашим хлебом-солью.

– Вода из водопровода у нас найдется – вот что у нас найдется. Лучше уж не приходите.

– Нет, что вы! Обязательно придем.

* * *

За столом:

– Дорогой хозяин… еще блинков… Можно попросить?

– Увольте! Ведь, ей-богу, вы уже сыты.

– Ну еще парочку… с зернистой.

– Что вы делаете?! Довольно! Чуть не полтарелки себе икры навалили.

– Ничего, буду кушать на здоровье. Коньячку мне выпить или рябиновой?

– Ни того, ни другого. Ей-богу, вам уже не лезет, а вы все пьете. Не дам больше.

– Ни-ни. И думать не могите отказывать! А то голову сметаной вымажу. Позвольте… А семга?! Я про семгу забыл. Ни кусочка не попробовал.

– Ей-богу, вы уже ели.

– Нет, нет, лукавите. Позвольте, я себе положу два кусочка…

– Два?! А вы знаете, что каждый кусочек стоит копеек семьдесят…

– Ну и черт с ним, большая беда, подумаешь…

– Да, для вас беда не большая… потому что не вы платили. Едят, едят люди, ей-богу, не понимаю, как не лопнут!

– Да-а, с вашего угощения действительно лопнешь… Пригласили на блины, смотреть не на что.

– Кто вас приглашал? Сами навязались.

– Еще бы! Если бы мы вашего приглашения ждали – ноги бы с голоду протянули.

– И протягивайте, потеря небольшая…

– Что еще будет, кроме этих блинишек?

– Ничего не будет.

– Как так ничего? Бульон же должен быть какой-нибудь или уха там… Дичь тоже всякая полагается…

– Достаточно, и так дичь несли за столом. Ну-с, можно вставать из-за стола, дорогие гости. Дорогие – сами понимаете почему. В 35 рублей обошлось ваше совершенно неуместное посещение.

– Господи! 35 рублей истратил, а поел на двести.

* * *

Уход:

– Прощайте, дорогой хозяин.

– То есть как это прощайте? До свиданья, а не прощайте!

– Разве вы думаете еще раз нас пригласить?

– Нет-с, не пригласить, а я думаю сам к вам на блины приехать.

– Не стоит.

– То есть как же это так – не стоит?! Вот еще новости! Небось сами ко мне пришли, пили, ели – а мне нельзя?! Завтра же и приеду: жену привезу, детей, свояченицу и брата, Николая Мироныча…

– Вы бы всю улицу еще притащили! Дворника уж забирайте, кухарку тоже – все равно!! Э, ч-черт, какая тут темнота на лестнице… Хозяин! Ты бы хоть посветил.

– И так хорошо. Керосин-то ноне кусается, сами знаете.

– Да тут ногу еще сломаешь в этой тьме.

– И прекрасно! Туда вам и дорога.

– Ну, беспокойной вам ночи в таком случае…

– Всего нехорошего!..

* * *

Собачьи времена наступают, истинно говорю вам.

Поэма о голодном человеке

Сейчас в первый раз я горько пожалел, почему мама в свое время не отдала меня в композиторы.

То, о чем я хочу сейчас написать, ужасно трудно выразить в словах… Так и подмывает сесть за рояль, с треском опустить руки на клавиши – и все, все как есть перелить в причудливую вереницу звуков, грозных, тоскующих, жалобных, тихо стонущих и бурно проклинающих.

Но немы и бессильны мои негибкие пальцы, но долго еще будет молчать хладнокровный, неразбуженный рояль, и закрыт для меня пышный вход в красочный мир звуков…

И приходится писать мне элегии и ноктюрны привычной рукой – не на пяти, а на одной линейке, – быстро и привычно вытягивая строку за строкой, перелистывая страницу за страницей. О, богатые возможности, дивные достижения таятся в слове, но не тогда, когда душа морщится от реального прозаического трезвого слова, когда душа требует звука, бурного, бешеного движения обезумевшей руки по клавишам…

Вот моя симфония – слабая, бледная в слове…

Когда тусклые серо-розовые сумерки спустятся над слабым, голодным, устало смежившим свои померкшие, свои сверкавшие прежде очи Петербургом, когда одичавшее население расползается по угрюмым берлогам коротать еще одну из тысячи и одной голодной ночи, когда все стихнет, кроме комиссарских автомобилей, бодро шныряющих, проворно, как острое шило, вонзающихся в темные безглазые русла улиц, – тогда в одной из квартир Литейного проспекта собираются несколько серых бесшумных фигур и, пожав друг другу дрожащие руки, усаживаются вокруг стола, пустого, освещенного гнусным воровским светом сального огарка.

Некоторое время молчат, задыхающиеся, усталые от целого ряда гигантских усилий: надо было подняться по лестнице на второй этаж, пожать друг другу руки и придвинуть к столу стул – это такой нестерпимый труд!..